Антон Кулаков - Нечего прощать[СИ]

— Не пора ли нам спать? — сказал он.

— Боюсь, что пора, — сказала Клара, — ладно, я вас покидаю. Спокойной ночи, Андрей.

Клара чмокнула Антона на ночь и удалилась.

— Как тебе допрос? — спросил Андрея Антон.

Андрей сел на софу и стал переодеваться в пижаму:

— Никакого допроса не было, — ответил Андрей, стягивая брюки и складывая их, чтобы повесить на плечики.

— Неужели? — удивился Антон, — мне казалось, что из всей женской бригады Гордеевых моя мама самая подозрительная. У нее жутко недоверчивая интуиция. С ней подружиться мало кому удается.

— Я пока на себе этого не испытал. Она меня о времени пробуждения на завтра допрашивала.

Андрей остался в пижаме и носках:

— Можем ложиться.

— У меня нескромный вопрос, — спросил Антон, — а ты спать в носках собрался?

— Выключай свет. Я же у тебя этого не спрашиваю.

И точно, оба сняли носки и залезли под одеяла только после того как погасили свет. Хотя сна не было ни у одного. И не хотелось.

Надя постаралась открыть дверь в квартиру как можно тише и вошла в прихожую, сняла с шеи шарф и повесила плащ на вешалку. Закрыла дверь на «собачку» и прошла на кухню, где сидела Зина, уже переодевшаяся в домашнее:

— Ты еще не ложилась?

— Проснулась посреди ночи, — соврала Зина, — сон плохой приснился. Пришла попить молока.

— И кто он?

— Не поняла, — удивилась Зина, — сон?

— Мама, я видела как ты целовалась с мужчиной в черном «Форде». Кто он?

Зина так и застыла.

— Не скажешь? — удивилась Надя, — хотя я чего–то подобного честно говоря и ожидала.

Зина молчала.

— Мама. У тебя одна дочь, и я уже многое понимаю. Лучше скажи как есть и я от тебя отвяжусь.

— Надя, это мое дело с кем я встречаюсь, тебе не кажется? Это моя личная жизнь.

— Ну пока ты его сюда не притащишь — то конечно только твоя. Ты же его СЮДА не потащишь?

Зина отрицательно качнула головой.

— Ну вот и славно, а то я сегодня на вечеринке…

— Да, как прошла вечеринка?

— Не поверишь — великолепно. Я даже не перепила. Но вот как раз один привет от твоей личной жизни получила — и даже повод напиться был.

— Не совсем понимаю тебя, Надя, — запуталась Зина, — что на этой вечеринке такого случилось?

— Да призрака одного не узнала. Точнее узнала, но ему не сказала. Знаешь, а ему костюм официанта идет, кроме шуток. И очень презентабельно он смотрится, когда трезвый, — в силу того, что Надя вдоволь насмотрелась на модификацию «Папа ужратый» и не совсем была в курсе причин того, что он стал таким, то его она терпеть не могла больше всего на свете.

— Сергей. Ты с ним говорила?

— Нет конечно, я сделала вид что не узнала его. Я гостья на празднике и вдруг болтаю с официантом.

Зина опешила.

— Надя, но он твой отец.

— Донор спермы он, а не отец. Подумаешь, покувыркался 18 лет назад, в тебя влил немного, а потом что? Воспитывал? Я сколько себя помню — все время — папа выпил, папа в вытрезвителе, папа уехал. Когда он последний раз меня с днем рождения поздравлял? Когда мне семь исполнилось и он пришел на праздник вусмерть пьянющий?

Тут стоит подметить маленькую деталь — В период с 12‑го по 17‑й дни рождения Нади появления Сергея пресекались Зиной. При том, что уже лет пять он не брал в рот ни капли. Хотя после сегодняшней вечеринки у него определенно появился для этого повод. У него же такая любящая и замечательная дочка!

Надя села за стол и сказала:

— Налей мне соку. Что–то сушнячок у меня после мартини.

Зина достала из холодильника пакет апельсинового и налила Наде в стакан:

— Домой добиралась на метро?

— Тимофей Антонович подвез прямо до дома. И из машины я и наблюдала твое прощание.

— Надя, давай эту тему закроем наконец, я же на тебя не давлю, не допрашиваю.

— Вот еще, — Надя отпила сока, — не поздновато ли? Мне через месяц восемнадцать стукнет. А ты меня будешь допрашивать что я, где я, с кем я, и каким образом я собираюсь из этого выпутываться? Так вот мам, я пока никуда и не влипала и не влипну.

— Я все равно не понимаю.

— Что ты не понимаешь?

— Зачем тебе эта угро–финская филология? Это же никому не нужно, кто в наше время пользуется венгерским, эстонским и финским, если во всех этих странах неплохо по–английски говорят.

— Ошибаешься. Только суоми более менее. А вот эсты и мадьяры — мама родная. Я с эстонцами сталкивалась, работала переводчиком. У них шедевральный английский.

— Придется тебе поверить, — сказала Зина, — не засиживайся. Я пойду спать.

— Спокойной ночи, — холодно сказала Надя вслед матери.

Надя осталась на кухне одна вместе со своими мыслями и переживаниями. Спать надо ложиться как можно скорее — тем самым столь долгожданное знакомство с Антоном Гордеевым станет еще ближе. А там дальше можно будет и не заботиться в будущем насчет «престижной профессии». Зато диплом вычурный будет. То что она при этом не будет нормально понимать венгерский или эстонский (а она так и не смогла их выучить — просто не хватило мозгов), ее не беспокоило совершенно. Ничего страшного. Весь этот мир слишком засиделся. Давно пора бы ему пасть к ее ногам. И то, что в сущности, Надя пока совершенно этого не заслужила, ее совершенно не смущало. Вперед, по трупам, в светлое будущее.

Тем временем Рита тихонько открыла дверь квартиры родителей, где она жила и прошла в гостиную. Свет был везде зажжен. Родители сидели на диване:

— Сколько раз я просил тебя не выключать телефон, — раздался голос отца, — я тебя спрашиваю?

— Папа, я с утра сказала что выключу его и приеду ночью.

— Мы пытались дозвониться до тебя весь день. У нас случилось большое несчастье.

— Кто? Что произошло.

Рита окинула взглядом гостиную. Фото бабушки стояло на видном месте, снизу ее перерезала черная лента.

— Бабушка?…

— Да, — сказал отец, — твою бабушку на рассвете нашли мертвой у гидроэлектростанции, я пытался вызвонить тебя, а ты предпочла погулять, сделала вид, что тебя не касается это.

— Неправда! Я тысячу раз объясняла тебе, почему я телефон выключаю!

— Не передергивай. А лучше послушай. Твою бабушку накачали под завязку расплавленным оловом. И она была еще жива, когда с ней это проделали. Слышишь?

Рита молча смотрела на отца.

— А теперь уйди. Мы не хотим тебя видеть.

Рита в рыданиях убежала в комнату и упала на свою кровать:

— Бабушка. Как же так, — сглатывала она слезы и горечь. Как же она поплатилась за этот выключенный мобильник! И за то, что всегда скрывала от подруг, что Наталья Борисовна, грозная директриса–монстр, была ее любимой бабушкой. Пусть строгой, жесткой. Но она была ее бабушкой. И Рита любила ее. А бабушка любила Риту.

— Кто этот монстр, что сделал это с тобой, бабушка, — продолжала выть Рита, — если бы я только знала это.

Да. Рита кроме шуток ее любила, но и понимала, что ей пришлось бы здорово страдать от нападок одноклассников, что ее бабуля — директор школы. Монстр в юбке, жесткая, холодная и иногда даже подлая Наталья Борисовна Двуликова. Сама бабуля тоже особо не возражала против того, чтобы родство с Ритой было тайной — так даже лучше — нет предвзятого отношения учителей и учеников. Удобно было всем, но сейчас Рита лежала на кровати, глотала слезы и стоны и жалела, что скрывала это ото всех. Боялась, что ее распнут одноклассники, на следующий же день. Ведь она собиралась сказать правду, на выпускном, когда это уже никому не будет столь важным.

И вот она не успела этого сделать, кто–то жестоко убил ее бабушку, оставив Рите только воспоминания и боль, которую сейчас она просто не могла в себе победить.

Рита лежала и ненавидела саму себя. Проклинала собственную ложь и не сдерживала эмоций. Она пообещала себе, что узнает всю правду о том, что случилось с ее бабушкой и накажет виновного, совершившего это жестокое преступление.

— Бабушка, — сказала Рита в никуда, — я знаю, что ты меня слышишь. Я найду этого изверга и покараю его. Чего бы мне это не стоило. Я люблю тебя, бабушка. И я отомщу за тебя. Поверь мне.

Но легче от этих обещаний самой себе не становилось. Рита упала на подушку и продолжила рыдать. Она не могла остановиться. Ей постоянно чудилась бабушка, то как они ездили с ней к морю и то, как она жестко контролировала каждый шаг Риты. Но это не раздражало ее. Это просто радовало. А теперь Натальи Борисовны нет.

Черный «Форд» припарковался на свою стоянку у полупустого аэропорта. Из него вышел Виктор Носов и подошел к навесу, где сидел все тот же клерк:

— Ну что, видишь, что твоя черная малышка цела?

— Вижу. Я уже думал, что ты не приедешь и мне придется прощаться с местом.